Иван Барков - Лука Мудищев (сборник)

До ласки каждый падок

И в душу льет елей,

Как сон бывает сладок,

Когда не спишь ночей.

Ебешься до отвалу,

Сползаешь чуть живой.

Под стать оригиналу

Еще ебешь… ой, ой!

Не похудей в разгуле,

Еще мы запоем,

На стуле так на стуле

Тебя мы заебем.

Как ножки раздвигает,

Ну точно лепестки

Два хуя направляет

Движением руки.

Прелестна дева в стане,

Ну как не обхватить?

Мы нравились Татьяне,

Да что тут говорить!

Любовники бывают

Философы порой,

Не все же умирают

От ебли под луной.

Встречаются поэты

В столичной суете,

И кружатся планеты,

Ну, точно фуэте.

Ужо ты в новой позе,

Хоть стать невелика.

Глядишь — а только розе

Краснеть наверняка.

Хоть целый свет обрыщешь,

Искал, где только мог.

Но вряд ли, друг мой, сыщешь

Стройнее этих ног.

Ленясь под одеялом,

Ласкались мы втроем

И часто за бокалом

Проснемся — и уснем!

Пускай же сны младые

Нас будут посещать,

Нам жизни дни златые

Не жалко расточать.

Татьяна в сновиденье

Вкушает наслажденье

И шепчет мне, друзья:

Твоя, твоя, твоя!

С тех пор я закружился

Без дела, в хлопотах,

Ах, как я веселился

В театрах, на пирах.

Не ведал я покоя,

Увы! не знал я мук,

Татьяна, глазки строя,

Делила наш досуг.

Что было бы со мною,

Татьяна, без тебя?

Твоих я слез не стою,

Ревнуя и любя.

С унынием встречаю

Я сумрачную тень

И вздохом провожаю

Скрывающийся день!

. . .

. . .

. . .

Как манят нас кулисы,

Войдите-ка в полночь

В уборную актрисы,

Кромешный рай точь-в-точь!

Ее за грудь хватает

Седой антрепренер,

И прямо в рот вставляет

Сам обер-прокурор.

От частых репетиций

Случается беда,

Она теперь девицей

Не станет никогда!

Дай руку сладострастью

И с чашей круговой

Веди меня по счастью

Забвения порой.

Как счастлив я, признаться,

На деле, не в мечтах,

Когда минуты мчатся

Веселья на крылах.

Татьяны в ожиданье

В постели я лежу

И жаркие посланья

Прелестнице пишу.

Двоится штоф с араком,

Покрылись очи мраком,

Где ты, мой друг? Где я?

Прощай, любовь моя!

Ужель уста младые

И пламень тех ланит,

И очи голубые —

Все вечность поглотит?

Не верю! Нет! Пустое.

Они всегда со мной,

Как сердце молодое

С любовью молодой!

Иные на́ горы катают тяжки камни,

Иные к колесу привязаны висят,

А я к тебе прикован, раскаленный,

Хочу с тобою слиться, дерзновенный,

В толикой сладости вкусить любовный яд!

Тебя живописцы рисуют

И водку стаканами пьют;

И любят тебя, и ревнуют,

И шагу ступить не дают.

Боюсь, что сопьюсь я вчистую,

Бездарно растрачу свой дар

За косу твою золотую,

За губ остывающий жар!

Вновь страстью воспален, возвел свирепый взор,

Толкнул в нее копьем и вышел на простор,

И, руки протянув, вскричал: «О, сильный Боже!

Отходит лютость прочь и добродетель тоже,

К неслыханному злу влечет развратный вид,

Спустивши платье с плеч, позабывая стыд,

Что зыблешься, мой дух? И слезы что текут?

Скажи, в каких землях красавиц так ебут?»

О, счастлив, счастлив тот, и тех он смертных боле,

Кто Каллиопу еб стократно в чистом поле!

Веселятся шлюхи,

Стервы-потаскухи,

Даром что присели,

Кирасирам спели!

Егда стали ясти,

Вот вам и напасти:

Ебут во все дыры

Блядей кирасиры,

Закинув им ноги,

Ебутся, как боги;

Как есть отъебали,

А сами пропали!

Мне знать других сердец движения не можно,

Но объявить могу девице я не ложно.

Желание свое ты можешь совершить

И с браком торжество сие соединить!

Любви ли страстной нежный шепот

Иль корчи ревности слепой,

Восторг иль грусть, мольбу иль ропот

Все я делил тогда с тобой.

Угас волкан, но изверженья,

Все неподдельные волненья

Доселе сотрясают нас;

Слова разлуки были чужды,

В них сердцу ни малейшей нужды,

Застыла лава, огнь угас.

И вот пришла пора другая:

Опять в борделе стон стоит,

Полусмеясь, полурыдая,

Она меня к себе манит;

Но с нею истина другая,

Она, притворствуя, дрожит,

И эта правда не похожа

На правду прежнюю ничуть.

Как изменилась ты, о Боже,

Но эти ножки, эта грудь…

В бесстыдстве ты своем от веку пребываешь,

Не только пеньем женихов ты услаждаешь!

Как ниву лютый огнь снедает в бурный вихрь

Или когда, с горы стремясь, вода течет,

Так Керженский святой жену свою ебет!..

Была пора: она взывала,

То замирала, то стонала.

И начинающий поэт

Любил во тьме свою подругу,

В душе испытывая муку,

Которой и названья нет.

Пизда, как зверь голодный, выла,

То умолкала, то скулила,

(Ах, этой розы вешний цвет!)

Всесильно властвовал над ней

Могучий грозный чародей!

Я помню бледный лик поэта

Под гнетом страсти роковой,

С печалью тайны гробовой,

Тяжелой ебли без просвета;

Я помню, как пред ебаком,

Ты с изменившимся лицом,

С бессмысленным и мутным взглядом,

Вдруг потянулась за мускатом,

Чтоб тут же хлопнуть… а потом

Меня всосать бесстыжим ртом.

Не я ли по ночам грустил,

Любуясь красотой досадной,

Не я ли страстью безоглядной

Всю плоть в тебе разворотил?

Да, я любил. Я верю свято.

Неутомим я был. Когда-то

Мы были вместе, и одним

Мы жили чувством, дети века,

Когда входил в тебя с разбега

Со всем желаньем молодым.

И помню я лицо иное,

Иные чувства прожил я:

Еще доныне предо мною

Скользит искусная змея

С своей губительной улыбкой,

С челом бесстыжим, с речью гибкой,

Невозмутимой и нагой,

Распутной, ветреной и злой,

А я, дрожа, вливаю ей

Яд обольстительных речей.

Я помню страсть и наслажденье,

Блуждающий и дикий взгляд.

Пот на челе, в глазах забвенье,

Какое знает только ад.

И помню я в восторге диком,

Как ты, мне душу леденя,

Отчаянья последним криком:

«В меня, хороший мой! В меня!..»

. . . .

. . . .

. . . .

Что в море скитаться, то деву ласкать,

Небесные грезят валторны,

А перси желания полны,