Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

С тех пор прошло больше тридцати лет. Тот, кто в ту пору был молод, сейчас получает пенсию и давно уже привык к слову «дедушка».

Времена тогда были любопытные, а люди — под стать временам. На шахте можно было встретить и разыскиваемого по всей стране вора-рецидивиста, и кулака, и белогвардейца. Потому что рабочих на шахте в те времена не хватало и к документам особенно не присматривались.

К загадочным лицам относился и Фрол. Был он среднего роста, с лицом, заросшим по самые брови рыжей шерстью, когда ходил, чуть прихрамывал. С товарищами по работе он умел ладить, но к лошадям почему-то относился жестоко.

Вольного спустили в шахту несколько месяцев назад. Все лошади его партии давно освоились с новой обстановкой и были закреплены за коногонами. Вольного брались объезжать многие, но больше двух упряжек никто не выдерживал. Конь приходил на конюшню избитый, с налитыми кровью глазами, а коногон попадал в больницу. В конце концов коня оставили в покое. Правда, были среди коногонов и такие, которые грозили насыпать в кормушку мышьяка, облить кислотой овес, и все-таки Вольный был здоров и по-прежнему сердито храпел, когда к нему приближался кто-нибудь.

Конюх Митрич не разделял посторонних мнений, он заботливо ухаживал за всеми лошадьми. Иногда Митрич, убирая стойло, недовольно хмурился и старался образумить коня:

— Вольный, у-у, дьявол, здоровый-то какой! Работать надо, — ворчал он.— Ленивый — вот твое имя.

Конь переставал жевать и поворачивал голову к конюху.

— Ладно, ладно, — говорил Митрич, — обижаться нече, я те дело толкую...

После уборки он еще раз подходил к Вольному, по-хозяйски осматривал коня, брал щетку и чистил.

Широкогрудый, с крепкими ногами в белых «носках», вороной масти, Вольный считался самым красивым конем на шахте. «Такую скотину да в плуг, — не унимался конюх, — сколько бы землицы взрыхлил за это время?! Бездействует конь, и никому нет до этого дела. Ну, не хочет быть «шахтером» — и отпустили бы в колхоз или еще куда. Говорят, что на других шахтах уже электровозы действуют, ау нас все еще на лошадях возят».

Митрич задавал овса и уходил, сожалеючи, вздыхая.

Старые коногоны часто подшучивали над новичками. Они заботливо суетились, помогая новому человеку подобрать упряжь, и, конечно, разрешали выбрать лошадь любую. Никогда они не «прошибали» в своих расчетах. Новички, обойдя всех лошадей, останавливались на Вольном, тут и начиналась потеха.

Пахом Федорович Свистельник работал на одной из старейших шахт Донбасса; когда ту шахту закрыли, он взял перевод.

— Давно у нас не было новеньких, — шепнул Фрол Ивану, отъявленному шутнику.

— А где он? — спросил Иван.

— Да вон же в углу стоит.

— Ну, Фрол, он мне в отцы или даже в деды годится, неудобно.

— Неудобно на потолке спать, одеяло падает, — ответил Фрол. — Потешка будет. Ты посмотри на этого старика и представь, как его Вольный...

— Нет, Фрол, такие представления не для меня. Пошли брать лошадей.

Но Фрол не унялся. Коварный, вечно всеми недовольный, он подзадоривал Ивана. Любая неуместная шутка, глупая выходка, граничащая с жестокостью, вызывала у него смех или, как он сам выражался, «подымала настроение».

Свистельник вошел в конюшню, поздоровался с коногонами и попросил, чтобы ему показали, которую из лошадей зовут Сушкой.

Иван спросил:

— А вы работали коногоном?

— Было дело, — ответил Пахом Федорович.

Фрол подвинулся ближе к Свистельнику, чтобы лучше разглядеть лицо старика, направил луч коногонки в сторону новичка. Старик немного отклонился от яркого света, прищурил глаза, добродушно улыбнулся:

— Никак шутник?

— Не, но я вот шо хочу сказать. На Сушке уже работают, как-то неприлично забирать лошадь у товарища, даже если тебе и велел начальник...

Пахом Федорович понимающе кивнул головой.

— А есть подменная лошадь или свободная?

— А вот вороной без хозяина...

В последнем стойле понуро топтался Вольный.

— Спасибо! — ответил Свистельник.

Коногоны, пряча улыбки, наблюдали.

— Представление состоится, — утвердительно заявил Фрол, — потеха будет достойная, прошу уделить клоуну нужное внимание.

Старик подошел к Вольному. Конь сердито скосил глаза и прижал уши.

— Чужих не любит. Избалован прежним хозяином, — комментировал Фрол, — смелей надо!

Новичок не спешил, он изучающе осматривал Вольного, продолжая добродушно улыбаться:

— А вы, ребята, правы, ненавидит чужих этот конь. Видно, хороший человек был его хозяин. Я к начальнику зайду...

— Хохма не состоялась! — хмыкнул Иван.

— А хитер дед! — заметил Фрол.

Свистельник попросил начальника, чтобы его перевели в третью смену и закрепили за ним Вольного. Начальник удивился, но удовлетворил просьбу. Ему было безразлично, в какую смену станет мучиться с непокорной лошадью новичок. Правда, в ночной был только один коногон, и хорошо бы иметь еще одного — работы навалом. Старик малость освоится, тогда можно будет дать ему хорошую лошадь...

Федорович не поехал на-гора, а ждал начала смены в шахте. Знакомому лесогону сказал, чтобы тот передал его старухе, что он остается в ночную. Пусть она к ужину несколько кусочков сахару с кем-нибудь передаст.

Когда Свистельник выводил Вольного из стойла, конь, слегка оскалив зубы, настороженно следил за каждым движением Федоровича. При малейшем взмахе руки старика Вольный вскидывал голову, кожа у него на лопатках вздрагивала.

«Испортили коня. Такую силу загубили», — думал коногон.

Вольный подошел к пустым вагонам и, высоко вскинув голову, уперся, ожидая удара.

— Ну, иди, иди же, — тихо сказал Свистельник.

Вольный, упрямо не меняя позы, стоял словно изваяние.

Федорович выпустил повод и стал разбирать упряжь. Конь постоял еще немного, как бы выжидая, что же будет дальше, потом побрел в конюшню.

Свистельник взял Сушку и поехал на участок.

Прошла неделя. Каждую смену Федорович работал на разных лошадях. До смены он заходил в стойло к Вольному. Давал ему несколько кусочков сахару, почесывал крутую шею, ласково приговаривал что-то. Навещал он Вольного и после работы.

Заслышав шаги коногона, Вольный сдержанно, но радостно ржал. Вольному нравился мягкий, спокойный голос Федоровича, его ласковые руки, в которых никогда не было кнута. От Федоровича пахло речной водой и степными травами, пахло пшеничным хлебом. И Вольный представлял тот сказочный мир, который остался где-то наверху под большим солнцем. Он чувствовал Свистельника, слышал, когда Федорович разговаривал с другой лошадью, готовя ее для работы, слышал, как мимо конюшни, громыхая вагонами, проходила партия и коногон, помогая лошади преодолеть подъем, подбадривал ее свистом. И ему хотелось пойти следом за коногоном. Он крутил головой, стараясь сбросить с шеи цепь, и, если ему это не удавалось, обиженно ржал.